Астраханская область — один из самых многонациональных регионов России. В центре Астрахани мечетей больше, чем церквей, на рынках говорят на десятках языков, а в большинстве сёл области преобладают не русские, а представители самых разных «национальных меньшинств». В основном это достаточно крупные народы, имеющие свои автономии или даже государства: в области 163 казахских села, 20 татарских, 16 чеченских, 4 калмыцких, 3 туркменских. Есть, однако, и другие народы, которых будто бы нет — их не выделяют в переписях населения, о них не пишут научных работ, их языки не преподают в школах. Один из таких народов — карагаши, их ещё называют астраханскими ногайцами, ногайцами-карагашами и кундровскими татарами.
Старая «Газель» отъезжает от дополнительных касс астраханского автовокзала. Минут двадцать мы едем по городу, дальше начинается степь. Трасса идёт вдоль железнодорожных путей. В этих краях нет ничего, кроме степной травы и тянущихся вдоль дороги маленьких заброшенных домиков — садоводств, покинутых ещё в девяностых. Среди прогнивших крыш, заколоченных окон и ржавых заборов — большая дорожная развязка, поворот на Растопуловку. Маршрутка въезжает в крупное зажиточное село. Вокруг опрятные коттеджи, неплохой асфальт, ухоженные скверы — пейзаж, абсолютно нетипичный для «этнических» сёл Нижней Волги. Растопуловка — крупнейшее село карагашей, небольшого тюркского народа, о котором даже в Астраханской области слышали далеко не все.
Карагаши входили в Малую Ногайскую Орду, кочевавшую на Северном Кавказе, но в первой половине XVIII века были подчинены калмыцким ханом и переселены в низовья Волги, где остаются и сейчас. Исторически карагаши — родственники ногайцев Дагестана и Карачаево-Черкесии, но с момента переселения в Астраханскую губернию они куда теснее контактировали с казахами, калмыками и татарами, постепенно отдаляясь от других ногайских этнических групп. В дореволюционный период за ними закрепилось название кундровские татары — татарами тогда называли очень многие тюркские народы от Крыма до Сибири, а Кундрау — это название одного из карагашских сёл. Может быть, именно поэтому в ранние советские годы в карагашских сёлах ввели преподавание литературного татарского языка по казанским учебникам. И карагаши, и татары — тюркские народы, но это практически единственное, что их объединяет. Их языки родственны, но очевидно, что преподавать карагашам татарский под видом «родного языка» было несколько некорректно. И в это время, и позднее карагаши не считались самостоятельным народом — сначала их относили к татарам, потом к ногайцам, а в некоторых сёлах и к казахам. Ещё более серьёзные проблемы появились у этого народа ближе к распаду Советского Союза.
Мы стучимся в дом Алтынгази Джангалиевича — одного из самых старых жителей села. Нам открывает один из его сыновей, уже пожилой мужчина. В просторных пустых комнатах — узорчатые ковры и огромные плюшевые игрушки, выглядящие слегка нелепо. «Карагашский шик» — улыбается один из моих попутчиков. Алтынгази не очень уверенно говорит по-русски, и свою биографию он нам рассказывает на родном языке — родился, женился, работал в колхозе, дети, внуки. Он много говорит о своей свадьбе — с тех пор прошло больше семидесяти лет, но она остаётся для него самым ярким событием жизни. Мы заканчиваем биографическое интервью и собираемся уходить, но как раз в это время в дом входит невестка Алтынгази, казашка из соседнего села, со своими внуками:
— Я Рафаэль, мне двенадцать лет.
— А я Эльмар, мне девять, — мальчики явно стесняются говорить перед камерой.
— А вы себя кем считаете? Карагашами, ногайцами?
— Казахи, наверное. Да, казахи.
— А на родном языке говорите?— Немножко говорят! Давайте, скажите что-то, мальчики, — уговаривает их бабушка. — Давай, скажи «ата, ассаляму алейкум» Алтынгази девяносто лет, но его нельзя назвать старожилом Растопуловки — здесь прошла только четверть его жизни. Аула, где он родился и вырос, больше нет на карте. Эта же участь постигла большую часть карагашских сёл. В начале 1980-х годов было принято решение о строительстве газоперерабатывающего комплекса в Красноярском районе Астраханской области всего в трёх километрах от аула Айсапай. Немногим дальше — Куянлы, Ланчуг, Сеитовка и другие традиционные поселения карагашей. Одна из скважин в карагашской степи дала хороший результат и положила начало разбработке уникального серогазоконденсатного месторождения, которое, в свою очередь, привело к одной из важнейших трагедий карагашей как единого народа.
В середине девяностных аулы, окружавшие Астраханский газоперерабатывающий завод, начали расселять из-за обострившейся экологической ситуации. Изначально планировалось построить для карагашей чуть ли не новый город с супермаркетами и культурным центром. Итальянские и немецкие компании предлагали финансовую помощь и проекты высококачественных жилых домов, но правительство области решило, что справится и без их помощи. Часть проекта всё же реализовали, построив несколько новых улиц на окраине Растопуловки, где до этого жили татары, казахи и русские. На всех карагашей места не хватило, и большая их часть оказалась в тесных квартирах многоэтажек на микрорайоне имени Бабаевского — окраине Астрахани с криминальной репутацией.
— Я родился уже в городе, на Бабайке, но в первые годы моей жизни многие родственники ещё оставались в Куянлах. Мы ездили туда с мамой каждое лето, иногда и на Новый Год бывало. Очень хорошее село было, дружное — всего двести человек. Помню, по улице идёшь — все здороваются, улыбаются, угощают чем-то. Даже собаки на меня не лаяли никогда, узнавали. Не то что другие сёла, вот Джанай — там все подозрительные какие-то, злые, — рассказывает двадцативосьмилетний Эльмир. — У нас с одной стороны была река, я там очень любил гулять, когда маленький был. А за аулом степь во все стороны, пустыня. Я по Куянлам очень скучаю — там все свои были, и я там свой был. С бабушкой по-нашему говорил, понимал хорошо, а сейчас забыл всё. Какой я теперь карагаш? У нас у всех так — мы теперь городские, без языка, без веры, без культуры. Вот брат мой… Говорит, что он мусульманин, верующий, но пьёт постоянно, курит. Оно, может, хорошо, что нас переселили, квартиры дали, раньше-то дома старые были, без ванны, без душа, крыши у многих текли. Но мы там жили по-своему, а теперь никак не живём — ни по-карагашски не выходит, ни по-русски, ни по-казахски. Да и разбросало нас сильно — кто на Бабайке, кто в городе, кто в Растопуловке, в Сеитовке много, есть и такие, кто в Кунялах и Айсапае остался, там есть пара домов, кто уезжать не хотел, старики. Вот так нация распадается из-за «Газпрома».
Мы ходим по всему селу и ищем пожилых людей, переселённых сюда из дальних аулов, исчезнувших в девяностых. Со мной Эльдар, записывающий ногайский фольклор, оператор Лиза и местная жительница Руфия. Руфия преподаёт в местной школе историю и обществознание, но училась на преподавательницу ногайского языка. Разумеется, не местного, а кавказского варианта — учителей карагашского ногайского нигде не готовят как минимум потому, что государство не считает его самостоятельным языком, и учебников по нему никогда не издавалось. Руфия согласна, что карагаши — родственники кавказских ногайцев, но считает, что здешний язык ближе казахскому, и дагестанские ногайцы во многом отличаются от местных:
— Мы, конечно, религиозные, верующие люди, но никогда не были радикалами или какими-то фанатиками. Видите, вон там мечеть стоит? Мы её долго строили, деньги собирали, и там сначала наш мулла был, Зайнулла — хороший, мудрый человек. А сейчас из Дагестана приехали молодые, какие-то ваххабиты, и к ним никто в селе не ходит! Пока Зайнулла сам порог мечети не переступит, никто из наших туда не войдёт. Мы все к Зайнулле ходим, он на краю села живёт в трёхэтажке, там и поминки если, и свадьбы, и просто за советом — всё к нему.
Дальше Руфия ведёт нас к другим местным жителям, после двух старушек, певших нам свадебные песни на лавочке у дома, мы идём к Марии Даутовне. Она живёт в той же трёхэтажке, что и Зайнулла. Это другой конец села, и по дороге мы видим несколько обычных сцен местной жизни — пьяный подросток на велосипеде подъезжает к магазину, где мы покупаем торт очередному информанту, и вежливо здоровается с Руфиёй по-карагашски. После нескольких случайных встреч становится понятно, что карагашский здесь далёк от вымирания — на нём говорят люди всех поколений в быту. Мария Даутовна не только говорит, но и поёт — мы входим в её просторную квартиру на первом этаже единственного многоквартирного дома Растопуловки, и она встречает нас со старой карагашской гармонью в руках. Мария прекрасно владеет русским, но говорить преподчитает по-карагашски. Целый час мы слушаем историю её жизни на родном языке. Иногда она вдруг начинает играть на гармошке — то народные мотивы, то «Катюшу» в очень своеобразной обработке. Под конец мне удаётся немного поговорить с ней по-русски.
— Я тоже из расселённого аула, мы здесь с девяностых. Тут хорошо, квартиру большую дали, магазины разные рядом, маршрутки в город часто ходят. Я раньше за Бузаном [один из многочисленных рукавов в дельте Волги] жила, так там вообще транспорта нет. Но здесь, конечно, много русских, казахов, татар.
— А какие у карагашей отношения с другими народами?
— Да в целом хорошие отношения, соседи всё-таки. Но тут, как нас переселили, молодые язык забывают, культуру… Внучка у меня вообще на русском женилась, ох… — тут Мария Даутовна, кажется, подумала, что я могу обидеться — вдруг я тоже русский, точно ведь не карагаш, и вопросительно посмотрела на меня. — А ты сам кто?
— Ну, я татарин немножко…
— Ай, нормально, пойдёт, балашка [сынок]! — смеётся старушка.
Растопуловка — очень крупное и достаточно ухоженное село, ставшее домом для многих карагашских семей, потерявших малую родину. Здесь продолжает жить и развиваться карагашский язык, но дети уже плохо владеют им, а некоторые и вовсе считают себя казахами. В школе преподаётся чуждый карагашам кавказский ногайский, в мечети проповедуют ещё более чуждые местным жителям дагестанские ваххабиты, а в официальных данных о населении региона карагаши и мигранты из северного Дагестана по-прежнему указываются в одной и той же строчке.
В этом году мы начали работать над проектом, посвящённом карагашскому языку. Первый шаг — объездить все сохранившиеся карагашские аулы, записать биографические и фольклорные тексты от носителей языка всех возрастов и создать онлайн-корпус, который может быть интересен и профессиональным лингвистам, и любителям, и собственно молодым ногайцам, выросшим в городе, но желающим выучить или хотя бы послушать родной язык. Растопуловка — самое богатое карагашское село, что позволяет мне писать в этой статье только о языке, культуре и истории его жителей. Этого не скажешь о тех сёлах, которые оказались за чертой зоны отчуждения «газпромовского» завода. Конечно, в них куда лучше сохранились и язык, и традиции, но там актуальны другие проблемы — оторванность от внешнего мира, отсутствие транспорта, ветхость жилья, бедность и безработица. Кроме того, границы зоны расселению пролегают совсем недалеко от самого завода, и земля, заражённая его отходами, выходит далеко за эту условную черту. Куянлы расселили, а Ясын-Сокан нет, хотя и этот аул достаточно близок к заводу, чтобы говорить о серьёзных экологических проблемах. Об этом всём — в следующем материале.
Новые комментарии